Середина
мая и деревья голы...
Словно
Третья Дума делала весну!
В
зеркало смотрю я, злой и невеселый,
Смазывая
иодом щеку и десну.
Кожа
облупилась, складочки и складки,
Из
зрачков сочится скука многих лет.
Кто
ты, худосочный, жиденький и гадкий?
Я?!
О, нет, не надо, ради Бога, нет!
Злобно
содрогаюсь в спазме эстетизма
И иду
к корзине складывать багаж:
Белая
жилетка, Бальмонт, шипр и клизма,
Желтые
ботинки, Брюсов и бандаж.
Пусть
мои враги томятся в Петербурге!
Еду,
еду, еду – радостно и вдруг.
Ведь
не догадались думские Ликурги
Запрещать
на лето удирать на юг.
Синие
кредитки вместо Синей Птицы
Унесут
туда, где солнце, степь и тишь.
Слезы
увлажняют редкие ресницы:
Солнце...
Степь и солнце, вместо стен и крыш.
Был я
богоборцем, был я мифотворцем
(Не
забыть панаму, плащ, спермин и «код»),
Но
сейчас мне ясно: только тошнотворцем,
Только
тошнотворцем был я целый год...
Надо
подписаться завтра на газеты,
Чтобы
от культуры нашей не отстать,
Заказать
плац-карту, починить штиблеты
(Сбегать
к даме сердца можно нынче в пять).
К
прачке и в ломбард, к дантисту-иноверцу,
К
доктору – и прочь от берегов Невы!
В
голове – надежды вспыхнувшего сердца,
В
сердце – скептицизм усталой головы...
<1909>