На
Одёрской площади понурые одры,
Понурые
лари и понурые крестьяне.
Вкруг
Одёрской площади груды пестрой рвани:
Номера,
лабазы и постоялые дворы.
Воняет кожей, рыбой и клеем,
Машина в трактире хрипло сипит.
Пыль
кружит по улице и забивает рот,
Въедается
в глаза, клеймит лицо и ворот.
Боровы
с веревками оживляют город
И,
моргая веками, дрыхнут у ворот.
Заборы-заборы-заборы-заборы.
Мостки, пустыри и пыльный репей.
Коринфские
колонны облупленной семьей
Поддерживают
кров «Мещанской Богадельни».
Средь
нищенских домов упорно и бесцельно
Угрюмо-пьяный
чуйка воюет со скамьей.
Сквозь мутные стекла мерцают божницы.
Два стражника мчатся куда-то в карьер.
Двадцать
пять церквей пестрят со всех сторон:
Лиловые
и желтые и белые в полоску.
Дева
у окна скребет перстом прическу.
В
небе караван тоскующих ворон.
Воняет клеем, пылью и кожей.
Стемнело. День умер. Куда бы пойти?..
На
горе бомондное гулянье в «Городке»:
Извилистые
ухари в драконовых жилетах
И
вспухшие от сна кожевницы в корсетах
Ползут
кольцом вкруг «музыки», как стая мух в горшке.
Кларнет и гобой отстают от литавров.
«Как ночь-то лунаста!» – «Лобзаться-с
вкусней!»
А
внизу за гривенник волшебный новый яд –
Серьезная
толпа застыла пред экраном:
«Карнавал
в Венеции». «Любовник под диваном».
Шелушат
подсолнухи, вздыхают и кряхтят...
Мальчишки прильнули к щелкам забора.
Два стражника мчатся куда-то в карьер.
<1911>