Вновь раскрыл я
старую книгу, –
В золотом
переплете, с чугунным именем «Гёте».
Величавый,
оперный мир...
Декорации пышны
и пряны,
Фанфары доходят
до солнца.
На
испытанно-крепком орлином крыле
Так любо, плавно
качаясь,
Смотреть
задумчиво вниз –
На зеленую
пеструю землю...
Звенят
застольные песни
(Теперь их, увы,
не поют),
Медные, гибкие
строфы «Коринфской невесты»,
Как встарь,
волнуют глаза,
Эпиграммы крутые
Золотыми
двустишьями льются...
Путники, юные
бурши
(Вечнонемецкая
тема),
Песнью родные
леса оглашают, –
Ели тогда ведь
не пахли бензином.
Монолог Прометея
Все так же
наивно и гордо звучит
И предвыспренним
пафосом блещет...
Фиалки-глаза
Добродетельных,
плотных немецких красавиц
Сияют
лазурно-мещанским уютом
(Вздохните!
Вздохните!),
Итальянские дали
Классическим
солнцем согреты,
И бюргерский
эпос, –
Гекзаметры
«Германа и Доротеи»
Торжественной
фугой плывут...
* * *
Я вспомнил
Веймар,
Белый дом в
андерсеновском царстве
Распахнутой
дверью зиял.
Толпа густою
икрою текла и текла.
Как в
паноптикум, в гётевский дом
Праздные люди
стекались, –
Посмотреть на
конторку великого Гёте,
На гусиные перья
великого Гёте
(Машинки ведь
пишущей встарь не водилось),
На смертное ложе
великого Гёте,
На халаты его и
жилеты...
* * *
От прохожих при
жизни не раз
Он, Прометей
прирученный,
Действительный,
тайный орел,
В курятнике
мирном живущий, –
В парк убегал,
В домишко,
укрытый плющом,
Где вокруг
тишина
В орешнике
темном вздыхала,
Где строфы
влетали в окно
Под сонное пение
пчел...
Но, увы, после
смерти –
И в парк
ворвалась толпа:
И каждый
безглазый прохожий
(Далекий лире,
как крот!)
Столик пощупать
хотел,
За которым Гёте
работал...
* * *
Под липой сидел
я вдали
И думал, как к брату,
К столу
прислонившись:
Зачем мне вещи
его?
Как щедрое
солнце,
Иное богатство,
мне, скифу чужому,
Он в царстве
своем показал.
И, помню, чело
обнаживши,
Я памяти мастера
старого
Тихо промолвил:
«Спасибо».
<1932>