Давно
над равниною русской, как ветер печальный и буйный,
Кружил
он взволнованной мыслью, искал, и томился, и звал.
Не
верил проклятому быту и, словно поток многоструйный,
Срываясь
с утесов страданья, и хрипло, и дико рыдал.
С
бессонною жаждой и гневом стучался он в вечные двери,
И
сталкивал смерчи безверья, и мучил себя и других...
Прекрасную
«Синюю Птицу» терзают косматые звери,
Жизнь
– черная смрадная яма, костер из слепых и глухих.
Мы
знали «пугает – не страшно», но грянуло грозное эхо.
И,
словно по слову пророка, безумный надвинулся шквал:
Как
буря, взметнулись раскаты кровавого «Красного Смеха»,
Костлявый
и жуткий «Царь-Голод» с «Анатэмой» начал свой бал.
С
распятым замученным сердцем одно только слово «Россия»,
Одно
только слово «спасите» кричал он в свой рупор тоски,
Кричал
он в пространство, метался, смотрел, содрогаясь, на Вия,
И
сильное, чуткое сердце, устав, разорвалось в куски...
Под
сенью финляндского бора лежит он печально и тихо,
Чужой
и холодной землею забиты немые уста.
Хохочет,
и воет, и свищет безглазое русское Лихо,
Молчит
безответное небо, – и даль безнадежно
пуста.
<1920>