У поэта
только два веленья:
Ненависть
– любовь,
Но у ненависти
больше впечатлений,
Но у ненависти
больше диких слов!
Минус
к минусу цепляется ревниво,
Злой итог
бессмысленно растет.
Что с
ним делать? Прятаться трусливо?
Или к
тучам предъявлять безумный счет?
Тучи,
хаос, госпожа Первопричина!
Черт бы
вас побрал.
Я, лишенный
радости и чина,
Ненавидеть
бешено устал.
Есть в
груди так называемое сердце,
И оно
вопит, а пищи нет.
Пища
ль сердцу желчь и уксус с перцем?
Кто украл
мой нéктар и шербет?!
Эй, душа,
в трамвайной потной туше,
Ты, что
строчки эти медленно жуешь!
Помнишь,
как мы в детстве крали груши
И сияли,
словно новый грош?
Папа
с мамой нам дарили деньги,
Девушки
– «догробную любовь»,
Мы смотрели
в небо (к черту рифму)
И для нас горели облака!..
О,
закройся серою газетой,
Брось
Гучкова, тихо унесись,
Отзовись
на острый зов поэта
И в перчатку
крепко прослезись...
Пусть
меня зовут сентиментальным
(Не имею
ложного стыда),
Я хочу
любви жестоко и печально,
Я боюсь
тупого «никогда».
Я хочу
хоть самой куцей веры...
Но для
нас уж дважды два – не пять,
Правда
ткет бесстрастно невод серый
И спускается
на голову опять.
Лезет
в рот и в нос, в глаза и в уши
(У поэта
– сто ушей и глаз) –
В утешенье
можешь бить баклуши
И возить
возы бескрылых фраз:
«Отчужденность»,
«переходная эпоха» –
Отчего,
к чему, бухгалтеры тоски?!
Ах, еще
во времена Еноха
Эту мудрость
знали до доски.
Знали.
Что ж – иль меньше стало глупых?
Иль не
мучат лучших и детей?!
О, не
прячьте истину в скорлупы,
Не высиживайте
тусклых штемпелей!
Вот сейчас
весна румянит стены.
Стоит
жить. Не ради ваших фраз –
Ради лета,
леса и вербены,
Ради Пушкина
и пары женских глаз,
Ради
пестрых перемен и настроений,
Дальних
встреч и бледных звезд ночей.
Ради пройденных
с проклятием ступеней,
Ради воска
тающих свечей –
Вот
рецепт мой старый и хваленый,
Годный
для людей и лошадей...
В чем
виновен тот, кто любит клены
И не мучит
лучших и детей?
<1910>