Зеленой
плесенью покрыты кровли башен,
Зубцы
стены змеятся вкруг Кремля.
Закат
пунцовой бронзою окрашен.
Над
куполами, золотом пыля,
Садится солнце сдержанно и сонно,
И древних туч узор заткал полнебосклона.
Царь-колокол
зевает старой раной,
Царь-пушка
зев уперла в небеса,
Как
арбузы, – охвачены нирваной,
Спят
ядра грузные, не веря в чудеса –
Им никогда не влезть в жерло родное
И не рыгнуть в огне, свистя и воя...
У
Красного крыльца, в цветных полукафтаньях,
Верзилы
певчие ждут, полы подобрав.
В лиловом
сумраке свивая очертанья,
Старинным
золотом горит плеяда глав,
А дальше терема, расписанные ярко,
И каменных ворот зияющая арка.
Проезжий
в котелке, играя модной палкой,
В
наполеоновские пушки постучал,
Вздохнул,
зевнул и, улыбаясь жалко,
Поправил
галстук, хмыкнул, помычал –
И подошел к стене: все главы, главы,
главы
В последнем золоте закатно-красной
лавы...
Широкий
перезвон басов-колоколов
Унизан
бойкою, серебряною дробью.
Ряды
опричников, монахов и стрельцов
Бесшумно
выросли и, хмурясь исподлобья,
Проходит Грозный в черном клобуке,
С железным костылем в сухой руке.
Скорее
в город! Современность ближе –
Приезжий
в котелке, как бешеный, подрал.
Сесть
в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,
И
по уши уйти в людской кипящий вал!
В случайный ресторан забраться по пути,
Газету в руки взять и сердцем отойти...
«Эй,
человек! Скорей вина и ужин!»
Кокотка
в красном дрогнула икрой.
«Madame, присядьте... Я Москвой контужен!
Я
одинок... О, будьте мне сестрой».
«Сестрой, женой иль тещей – чем угодно –
На этот вечер я совсем свободна».
Он
ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:
«Ты
не Царь-колокол? Не башня из Кремля?»
Она,
смеясь, носком толкнула фортепьяно,
Мотнула
шляпкой и сказала: «Тля!»
Потом он взял ее в гостиницу с собой,
И там она была ему сестрой.
<1909>