Русалки в
широких матросских штанах
Развинченно
бродят по пляжу.
Семейство
марсельцев, обнявшись в волнах,
Взбивает
жемчужную пряжу...
У будки
прилизанный юноша-сноб,
На камень
взобравшись отлогий,
Пытается встать
для чего-то на лоб,
Мохнатые
вскинувши ноги.
Под зонтом,
усевшись на клетчатый плед,
Спиной к облакам
и заливу
Какой-то
соломенно-бронзовый швед
Ест с детской
улыбкою сливу.
Вскипает волна –
темно-синий удав,
Весь берег в
палатках узорных,
И дети,
испуганно губы поджав,
На осликах едут
покорных...
Но вот из-за
бора летит гидроплан,
Косые снижаются
лыжи,
Скрежещет
гигантской цикадою стан
И вихрем несется
все ниже:
Взметнулась
снопом водяная межа –
И дамы, собаки и
дети
Бегут,
спотыкаясь, пища и визжа,
К свалившейся с
неба комете.
*
* *
За пляжем у
тихой дремотной луки
Темнеют
дорожками сети, –
Пингвинами ходят
вдоль них старики
И ноги волочат,
как плети.
Носы их багровы,
тела их грузны,
На них пояса,
как подпруги...
Часами недвижно
сидят у сосны, –
Что больше им
делать на юге?
А их сыновья,
мускулистый народ,
Надвинувши лихо
береты,
Играют в шары,
наклонившись вперед,
Полуденным
солнцем прогреты.
У мола цветные
домишки в тени,
Над трубами дым,
словно вата.
Не раз рисовали
мы в детские дни
Такие домишки
когда-то...
Томится густой
виноград на стене,
Чуть дышат под
окнами шторки,
И кот созерцает,
как в сонной волне
Полошатся дынные
корки...
На скамьях
кружок молчаливых старух –
Красавиц былых
привиденья.
Их руки не в
силах согнать даже мух,
Иссохшие
руки-поленья...
И вдруг
повернулись: с курортной черты
Зашла в
шароварах наяда,
Гримасой
сжимаются дряблые рты
И столько в
гримасе той яда,
Что сам
Вельзевул, покраснев, как морковь,
Закрылся б
плащом торопливо...
Но дева чуть
морщит безбровую бровь
И бедрами вертит
лениво.
Девчонка-подросток
со вздохом глухим
На гостью глядит
городскую...
За лесом
крылатый корабль-пилигрим
Врезается в
синьку морскую.
1931