Гремя, трамвай
подкатывает к лесу.
Толпа – ларьки –
зеленый дым вершин.
Со всех концов к
прохладному навесу
Текут потоки
женщин и мужчин.
Дома предместья
встали хмурой глыбой,
Прикрыв
харчевнями облезлые бока.
Пей затхлый
сидр, глотай картошку с рыбой
И медленно
смотри на облака...
Слепой толстяк,
похожий на Бальзака,
Прильнув к
гармонике, растягивает мех.
Брось в шляпу
мзду. Вот палка, вот собака, –
Зеленый лес
зовет сегодня всех.
«Оставьте, Муза,
старую повадку.
Умерьте
сатирическую рысь.
В воскресный
день кому из нас не сладко
Лежать под
деревом, задравши пятки ввысь?
Пусть вся поляна
в масляных бумажках,
Пусть под
кустами груды сонных ног, –
Любой маляр в
сиреневых подтяжках
В неделю раз
цветет, как римский бог.
Париж – котел.
Шесть дней в труде и давке.
А в день седьмой
с приплодом и с женой
Сбегают в лес,
поесть яиц на травке,
И смыть галдеж
зеленой тишиной...»
Такой тирадой
утешая Музу,
Глазами ищешь,
где б поменьше туш.
Ныряешь вглубь,
как шар бильярдный в лузу,
Принять лесной,
зеленый, летний душ!
Над старым дубом
в блеске бирюзовом
Плывет сорока.
Бог ее прости...
За бузиною в
платье мотыльковом
Стоит дитя лет
двадцати пяти.
Рот – вишенкой,
яичком – подбородок,
Колонки ног, как
лилии в песке...
А перед ней,
нацеливая «кодак»,
Застыл Ромео в
плотном котелке.
Пейзаж направо –
градусом сильнее:
Она и он, вонзив
друг в друга рот,
Лобзаются в
траве, закинув шеи,
Выделывая
пятками фокстрот.
Налево...
Впрочем, перейдем к природе.
Всего спокойнее
глаза направить ввысь:
Зеленокудрые,
качаясь на свободе,
Густые липы в
высоте сплелись...
Трава мягка.
Вздыхает ветер сонный.
Летит синичка,
вьется стрекоза.
О старый дуб! В
твоей душе зеленой
Запутались
усталые глаза...
Среди берез в
сквозном зеленом дыме
Спит грузовик,
уткнувши хобот в ствол.
Пять мясников с
подругами лихими
Играют в
сногсшибательный футбол.
Хребты дугою,
ноги роют землю...
Летят
кентаврами, взбив кожаный арбуз...
От глаз до пят я
этот жанр приемлю!
Брыкнулся б сам,
но, так сказать, конфуз.
Мой фокс застыл
в блаженном созерцанье:
В глазах горит
зеленый пепермент:
Пойдем, дружок!
Учись смирять желанья,
Мы посторонний,
пришлый элемент...
Как кролики,
уткнувшись в полотенце,
Разинув рты,
спят дети под кустом.
Мой фокс лизнул
попутного младенца
И по траве
помчался вскачь винтом...
Желтеет дрок.
Темнеет ежевика,
Бесшумный ястреб
взвился вдалеке.
И больно мне, и
совестно, и дико,
О человек, мотор
в воротничке!
Спускаюсь вниз и
выбираю домик:
Вон тот за
соснами, с плющом до чердака...
Но умный фокс летит,
как белый гномик, –
Внизу кафе, и
прочее – тоска...
Течет толпа
обратною волною,
Трещат звонки, в
кустах мелькает люд.
Полны закатной,
влажной тишиною,
Детишек сонных
матери несут.
Заполним поезда
и пароходы.
Шесть трудных
дней, толкаясь и рыча,
Мы будем помнить
– сосны, травы, воды,
Синицу, дрок и
буйный взлет мяча.
1928,
май
Париж