Об этом не пишут
в передовицах
И лекций об этом
никто не читает, –
Как липы
трепещут на солнечных спицах,
Как вдумчивый
дрозд по поляне шагает...
А может быть,
это всего важнее:
И липы, и дрозд,
и жук на ладони,
И пес, летящий
козлом вдоль аллеи,
И я – в
подтяжках на липовом фоне.
С почтительной
скорбью глаза закрываю
И вновь
обращаюсь к Господу Богу:
Зачем ты к
такому простому раю
Закрыл для нас
навсегда дорогу?
Зачем не могу я
качаться на ветке,
Питаяся
листьями, светом, росою,
И должен, потея
в квартирной клетке,
Насущный хлеб
жевать с колбасою?
Какое мне дело
до предка Адама,
И что мне до Евы
с ее поведеньем?
Их детский грех,
их нелепая драма
Какое имеют ко
мне отношенье?
И вот однако
лишь раз в неделю
Могу удирать я в
медонскую чащу...
Шесть дней, как
Каин, брожу вдоль панели,
Томлюсь и на
стены глаза таращу.
Зато сегодня
десница Господня
Наполнила день
мой светом и миром, –
Семь светлых
чудес я видел сегодня,
И первое чудо –
встреча с банкиром:
На тихой опушке,
согнувши ляжки,
Пыхтел он,
склонясь у своей машины,
И кротко срывал
охапки ромашки,
Растущей кольцом
у передней шины.
Второе чудо было
послаще...
Кусты бузины
зашипели налево
И вдруг из
дремучей таинственной чащи
Ко мне подошла
трехлетняя дева:
Шнурок у нее
развязался на ножке, –
А мать уснула
вдали на поляне.
Я так был тронут
доверием крошки,
Что справился с
ножкой не хуже няни...
Я третьего чуда
не понял сначала...
О, запах
знакомый – шербет и малага!
Раскинув
кудрявым дождем опахала,
Акация буйно
цвела у оврага.
И вот в душе
распахнулась завеса:
Над морем город
встал облаком тонким,
И вдруг я
вспомнил, Одесса, Одесса,
Как эту акацию
ел я ребенком.
Четвертое чудо
меня умилило...
Под липой читал
эмигрант «Возрожденье»,
А рядом сосед,
бородатый верзила,
Уставил в «Последние
новости» зренье.
Потом они мирно
сложили газеты
И чокнулись
дружно пунцовой вишневкой,
И ели, как
добрые братья, котлеты,
И липа качала
над ними головкой.
А пятое чудо,
как факел из мрака,
Склонилось в
лесу к моему изголовью:
Ко мне подбежала
чужая собака
И долго меня
изучала с любовью, –
Меня, – не мои
бутерброды, конечно...
И вдруг меня в
нос бескорыстно лизнула
И скрылась,
тряхнувши ушами беспечно,
Как райская
гостья, как пуля из дула...
Но чудо шестое –
иного порядка, –
Не верил глазам
я своим... Неужели?!
Под старой
жестянкой лежали перчатки, –
Я здесь их
посеял на прошлой неделе...
Перчатки!
Прильнув к травянистому ложу,
Букашек и мусор
с них счистил я палкой
И долго
разглаживал смятую кожу,
Которая пахла
гнилою русалкой.
Последнее чудо
мелькнуло сквозь ветки
И, фыркая,
стало, как лист, предо мною:
Знакомый
наборщик на мотоциклетке
Пристроил меня
за своею спиною...
И мчался в Париж
я, счастливый и сонный,
Закатное солнце
сверкало мечами,
И бешеный ветер,
дурак беспардонный,
Мой шарф, словно
крылья, трепал за плечами.
<1931>