Где газовый
завод вздымал крутые трубы,
Столбами пламени
тревожа вечера, –
Там нынче –
пепелище.
Вдали
амфитеатром –
Изгибы стен,
балконы, ниши, окна,
Парижский
пестрый мир,
А здесь –
пустыня.
Сухой бурьян
бормочет на ветру,
Последние
ромашки доцветают,
В углу – каштан
пожухлый, кроткий, тихий,
Костром холодным
в воздухе сквозит.
Плиты в мокрых
ямах
Отсвечивают
окисью цветистой;
Над скатом
поздний клевер
Беспечно
зеленеет,
А в вышине –
тоскующие сны –
Клубятся облака.
Как бешеные,
носятся собаки,
Играют в
чехарду,
Друг друга за
уши, как дети, теребят
И добродушно
скалят зубы.
«Чего стоишь,
прохожий?
Побегал бы ты с нами
вперегонки...
Через бугры и
рвы галопом вольным... Гоп!»
Так глухо за
стеной звенят трамваи,
Так плавно куст
качается у ног,
Как будто ты в
подводном царстве.
А у стены старик
–
Небритый нищий,
плотный, красный, грязный –
Среди обрезков
ржавой жести
В роскошной позе
на мешках возлег
И, ногу
подогнув, читает –
Я по обложке
яркой вижу –
Роман
бульварный...
Господь с тобой,
бездомный сибарит!
Худая женщина
застыла на бревне,
У ног – клубок
лимонно-желтой шерсти,
В руках –
дорожка шарфа...
Глаза на
сложенный булыжник смотрят, смотрят,
Как будто
пирамидой перед ней
За годы долгие
весь груз ее забот
У ног сложили.
Опущенная кисть
недвижна и суха,
И зябко ежатся
приподнятые плечи, –
Но все же
горькая отрада тешит тело:
Короткий роздых,
запах вялых трав,
Распахнутые дали
над домами
И тишина...
А рядом дочка,
пасмурный зверек,
Жестянки тусклые
расставив колоннадой,
Дворец осенний
строит.
Насупилась...
Художники не любят,
Когда прохожие
на их работу смотрят.
Дичок мой
маленький! Не хмурься – ухожу...
Стекло разбитое
блеснуло в кирпичах.
За все глаза
сегодня благодарны.
Пустырь молчит.
Смотрю с бугра кругом.
Какой магнит нас
всех сюда привлек:
Собак бродячих,
нищего седого,
Худую женщину с
ребенком и меня?
Бог весть. Но
это пепелище в этот час
Всего на свете
нам милее...
А вот и дар:
средь рваных лопухов
Цветет
чертополох... Как это слово гулко
Раскрыло дверь в
забытые края...
Чей жезл среди
Парижа
Взлелеял эти
дикие цветы?
Такою
совершенной красотой
Над мусором они
тянулись к небу,
Что дальний рев
сирен с буксирных пароходов
Валторнами
сквозь сердце пролетел.
Три цветка,
Лиловых три
пушка
В оправе
стрельчатых ажурных игол листьев,
Сорвал я
осторожно,
Зажал в платок,
И вот – несу
домой.
Пусть в уголке
на письменном столе
В бокале погостят.
О многом я забыл
– как все мы позабыли, –
Они помогут
вспомнить.
1930