Шоссейная
вьется дорога.
По
ней я украдкой пошел.
Вот –
мертвые стены острога,
Высокий,
слепой частокол.
Вот –
площадь: соборные главы,
Заборики,
павертень мух, –
Размои,
крапивы, канавы, –
Песок,
конопляник, лопух.
Кидается
город белясый
За
мной пескоцветною мглой,
Взвивая
свои сухоплясы,
Свой
завертень едкий и злой.
Я
помню: поймали, прогнали
Вдоль
улиц, прогнали на суд:
Босые
мальчишки кричали:
«Ведут
– арестанта: ведут».
Усталые
ноги ослабли,
Запутались
в серый халат;
Качались
блиставшие сабли
Угрюмо
молчавших солдат;
Песчанистой
пыли потоки,
Взрывая
сухие столбы,
Кидались
на бритые щеки,
На
мертвые, бледные лбы.
Как
шли переулком горбатым
Глядел,
пробегая, в песок,
Знакомый
лицом виноватым,
Надвинув
на лоб котелок.
За
стеклами блеклого дома
Ты,
милая, виделась... Что ж?
Ведь
стало мне все незнакомо:
И
стало мне все – невтерпеж.
Суд –
кончен. Притворен и ровен
Мертвец
прочитал приговор...
И
мертвое слово – «в и н о в е н»;
И –
мертвый тюремный измор.
Все –
минуло; все прожитое;
Глухая
стена, потолок;
Оконце:
и небо – пустое,
И
моклого облака клок.
Прижмешься
в раздумье тяжелом
К
решетке седой головой;
За
серым, сплошным частоколом –
Опять
просерел часовой.
Годов
развеваемый ворох.
Годами
глядел в потолок...
Темнеет...
Огней мараморох
За
мною зажег городок.
Песчаника
круглые зерна
Зияют
на нивах пустых –
В
изжосклые желчины дерна,
В
простор плоскогорий крутых.
06(25).