Уходит
в даль грядой литовский лес.
Внизу
полотна розовой гречихи.
Сквозь
клочья сосен мреет глубь небес,
А в
бурой чаще бродит ветер тихий...
Клокочет
ключ, студеная вода.
На
мшистом пне, к струям склонивши плечи,
Сидит
она, сбежавши от труда,
И
жадно ловит плеск болтливой речи.
Вода
звенит о радости земной,
Вода
шумит о вечности мгновенья.
На
ярких мхах горит веселый зной,
И
муравьи бегут у ног в смятенье.
У пня
в лукошке пестрый клад грибов:
Лимонные
в оборочках лисички,
Моховики
– охапки толстых лбов
И
ветка лакированной бруснички.
Она
встает, вздыхая, и идет:
Спешит
сквозь лес к полям и огороду,
Теленка
приласкает у ворот
И
бросит в будку хлеба псу-уроду.
Табак
подсох, на нижних листьях пыль,
Пора
срывать, развешивать вдоль крыши...
Под
грушу грузную, кряхтя, воткнет костыль,
Шугнет
свиненка из балконной ниши...
Пройдет
к реке и долго смотрит вдаль:
Там,
далеко, за виленской землею,
Угрюмо
бродит Русская Печаль
В
пустых полях, поросших лебедою.
Там
близкие: сестра, и брат, и мать.
Но
где? Но живы ль? Нет путей оттуда...
Когда
б их всех под этот кров собрать,
Вся
жизнь вокруг здесь расцвела б, как чудо!
Проснулся
б серый дом и огород...
Что
ей одной и кровля и избыток!
И
труд бы стал ей радостью забот,
И
плыл бы день за днем, как светлый свиток...
Она
глядит: вдоль бора ожил путь,
В
песке клячонки напрягают ноги,
Плетутся
беженцы. В глазах тупая жуть.
В
телегах скарб, лохматый и убогий.
Так
каждый день: как будто из могил,
Они
бредут за шагом шаг оттуда, –
И
каждый ей желанен был и мил,
Как
старый гость среди чужого люда.
Бежит,
– расспросит... Горек их ответ.
Телеги
завернет к своей калитке:
Идет
в чулан, и вмиг готов обед,
И
все, что есть, спеша раздаст до нитки...
И вот
опять в долину новых бед,
Скрипя,
ползут невзрачные повозки.
Она
стоит и молча смотрит вслед.
Шумит
река. Качаются березки.