Он пел узывно, уличный
певец,
Свой голос единя с
игрою струнной,
И жалобой, то нежной,
то бурунной,
Роняя звуки, точно
дождь колец.
Он завладел вниманьем
наконец,
И после песни гневной
и перунной
Стал бледен, словно
призрак сказки лунной,
Как знак давно
порвавшихся сердец.
Явил он и мое той
песней сердце.
Заворожен пред стихшею
толпой,
Нас всех окутал
грустью голубой.
Мы все признали в нем
единоверца.
И каждый знал, шепчась
с самим собой,
Что тот певец,
понявший всех, – слепой.