Я мысленно вхожу в ваш
кабинет:
Здесь те, кто был, и
те, кого уж нет,
Но чья для нас не
умерла химера;
И бьется сердце, взятое
в их плен...
Бодлера лик,
нормандский ус Флобера,
Скептичный Франс,
святой Сатир – Верлен,
Кузнец – Бальзак,
чеканщики – Гонкуры...
Их лица терпкие и четкие
фигуры
Глядят со стен, и спит
в сафьянах книг
Их дух, их мысль, их
ритм, их бунт, их крик...
Я верен им... Но более
глубоко
Волнует эхо здесь
звучавших слов...
К вам приходил Владимир
Соловьев,
И голова библейского
пророка
(К ней шел бы крест,
верблюжий мех у чресл)
Склонялась на обшивку
этих кресл...
Творец людей, глашатай
книг и вкусов,
Принесший нам Флобера,
как Коран,
Сюда входил, садился на
диван
И расточал огонь и
блеск Урусов.
Как закрепить
умолкнувшую речь?
Как дать словам
движенье, тембр, оттенки?
Мне памятна больного
Староженки
Седая голова меж низких
плеч.
Все, что теперь забыто
иль в загоне, –
Весь тайный цвет Европы
иль Москвы –
Вокруг себя объединяли
вы:
Брандес и Банг, Танеев,
Минцлов, Кони...
Раскройте вновь
дневник... Гляжу на ваш
Чеканный профиль с
бронзовой медали –
Рука невольно ищет
карандаш,
А мысль плывет в
померкнувшие дали...
И в шелесте листаемых
страниц,
В напеве слов, в
изгибах интонаций
Мерцают отсветы бесед,
событий, лиц...
Угасшие огни былых
иллюминаций...
22 декабря 1913
Коктебель