1
Катрин Тео во власти
прорицаний.
У двери гость – закутан
до бровей.
Звучат слова: «Верховный
жрец закланий,
Весь в голубом, придет,
как Моисей,
Чтоб возвестить толпе,
смирив стихию,
Что есть Господь! Он –
избранный судьбой,
И, в бездну пав, замкнет
ее собой...
Приветствуйте кровавого
Мессию!
Се Агнец бурь! Спасая и
губя,
Он кровь народа примет
на себя.
Един Господь царей и
царства весит!
Мир жаждет жертв,
великим гневом пьян.
Тяжел Король... И что
уравновесит
Его главу? – Твоя,
Максимильян!»
2
Разгар Террора. Зной
палит и жжет.
Деревья сохнут. Бесятся
от жажды
Животные. Конвент в
смятеньи. Каждый
Невольно мыслит: завтра
мой черед.
Казнят по сотне в сутки.
Город замер
И задыхается. Предместья
ждут
Повальных язв. На
кладбищах гниют
Тела казненных. В
тюрьмах нету камер.
Пока судьбы кренится
колесо,
В Монморанси, где веет
тень Руссо,
С цветком в руке
уединенно бродит,
Готовя речь о пользе
строгих мер,
Верховный жрец – Мессия
– Робеспьер –
Шлифует стиль и тусклый
лоск наводит.
3
Париж в бреду. Конвент
кипит, как ад.
Тюрьо звонит. Сен-Жюста
прерывают.
Кровь вопиет. Казненные
взывают.
Мстят мертвецы. Могилы
говорят.
Вокруг Леба, Сен-Жюста и
Кутона
Вскипает гнев, грозя их
затопить.
Встал Робеспьер. Он
хочет говорить.
Ему кричат: «Вас душит
кровь Дантона!»
Еще судьбы неясен вещий
лет.
За них Париж, коммуны и
народ –
Лишь кликнуть клич и
встанут исполины.
Воззвание написано, но
он
Кладет перо: да не
прейдет закон!
Верховный жрец созрел
для гильотины.
4
Уж фурии танцуют
карманьолу,
Пред гильотиною подъемля
вой.
В последний раз,
подобная престолу,
Она царит над буйною
толпой.
Везут останки власти и
позора:
Убит Леба, больной Кутон
без ног...
Один Сен-Жюст
презрителен и строг.
Последняя телега
Термидора.
И среди них на кладбище
химер
Последний путь свершает
Робеспьер.
К последней мессе
благовестят в храме,
И гильотине молится
народ...
Благоговейно, как ковчег
с дарами,
Он голову несет на
эшафот.
7 декабря 1917
<Коктебель>