Каждый день клубок Ариадны,
Зная свой маршрут назубок,
Нас приводит в духан прохладный,
В наш излюбленный погребок.
Человек саженного роста,
Потерявший имя давно,
Посетителям после тоста
Подливает опять вино.
Все мы пьем, приложившись к рогу,
Чудодейственный эликсир,
Превращающий понемногу
В пир Платона наш скромный пир.
Мы не пьянство, однако, славим:
Предводимые тамадой,
Мы скорее стаканы отставим
Иль смешаем вино с водой,
Чем забудем о том, что рядом,
Только выйти к подножью гор,
Отрезвляет единым взглядом
Полновесная жизнь в упор.
Не о ней ли впрямь, не о ней ли,
Может быть, только ею пьян,
Славословий своих коктейли
Преподносит нам Тициан?
Он встает – замолкает тари,
Он погладит под челкой лоб –
В стойком чувствуешь перегаре,
Вдохновение, твой озноб.
Он нанизывает без связи
Происшествия, имена, –
Почему же в его рассказе
Оживает моя страна?
Это – голос самих ущелий,
Где за пазухой нет ножа:
«Руку Пушкину, Руставели!
Руку Лермонтову, Важа!»
Это – голос многоязычья,
От которого мы пьяны,
Преисполненные величья
Небывалой еще страны.
И, раздвинув подвала стены,
Мы выходим наверх гурьбой
Окунуться вновь в многопенный
Твой, советская жизнь, прибой.
1936