На эти златистые пижмы
Росистые волосы выжми.
Воскликнет насмешливо
– «только?»
Серьгою воздушная
ольха.
Калужниц больше –
черный холод,
Иди, позвал тебя
Рогволод.
Коснется калужницы
дремя,
И станет безоблачным
время.
Ведь мною засушено
дремя
На память о старых
богах.
Тогда серебристое
племя
Бродило на этих лугах.
Подъемля медовые
хоботы,
Ждут ножку богинины
чёботы.
И белые ель и березы,
И смотрят на небо
дерезы.
В траве притаилась
дурника,
И знахаря ждет
молодика.
Чтоб злаком лугов
молодиться,
Пришла на заре
молодица.
Род – конского черепа
кость.
К нему наклоняется
жость.
Любите, носите все те
имена,
Что могут онежиться в
Лялю.
Деревня сюда созвана,
В телеге везет свою
кралю.
Лялю на лебеде
Если заметите,
Лучший на небе день
Кралей отметите.
И крикнет и цокнет
весенняя кровь:
Ляля на лебеде – Ляля
любовь!
Что юноши властной
толпою
Везут на пути к
водопою?
Кралю своего села!
Она на цветах весела.
Желтые мрачны снопы
Праздничной возле
толпы.
И ежели пивни
захлопали,
И песни вечерней
любви,
Наверное, стройные
тополи
Смотрят на праздник в
пыли.
Под именем новым –
Олеги,
Вышаты, Добрыни и
Глебы
Везут конец дышла
телеги,
Колосьями спрятанной в
хлебы,
Своей голубой королевы.
Но и в цветы запрятав
низ рук,
Та смугла встает, как
призрак.
«Ты священна,
Смуглороссья», –
Ей поют цветов
колосья.
И пахло кругом
мухомором и дрёмой,
И пролит был запах
смертельных черемух.
Эй! Не будь сувора, не
будь сурова,
Но будь проста, как
вся дуброва.
<1915-1916>