«Как гурии в
магометанском
Эдеме в розах и шелку»,
–
Так мы в дружине
ополченской
На прибалтийском
берегу.
Сапог неделю не сымая,
В невыразимой духоте
В фуфайках теплых
почиваем
(Все что с собою – на
себе),
На нарах – этом
странном ложе –
В грязи
занозисто-сплошной,
Почти что друг на друге
лежа,
Дыша испариной чужой;
Чужою деревянной
ложкой,
Искапанной с чужих
усов,
Хлебаем щи из миски
общей
(Один состольник
нездоров);
На тех же нарах (– что
подошвы),
Где наши ноги, там и
хлеб,
И протолкаться
невозможно,
Когда хлебает взвод
обед…
Никак ни времени, ни
места,
Чтоб раз умыться, не
урвать,
И насекомым стало тесно
В лесу волосяном
гулять…
…Так жизнь такая
превосходит
Блаженства мерой все,
что мог
Своим любимцам
уготовить
В раю пресветлом щедрый
Бог!
И нет утонченнее пищи,
Чем те замусленные
«шти»,
И помещений благовонней
Казармы – в мире не
найти!
И тот слепец, кто в это
время
В кафе поит вином девиц:
Не видит он, что вместе
с теми
Ужей глотает и мокриц.
И жалок тот, кто тело в
ванне
Купает, нежучи, свое:
Чем дух ее
благоуханней, –
Тем тяжелее смрад ее.
А мы, в чудовищном
удушье,
В грязи сверхмерной,
слышим мы,
Как павших в славных
битвах души
Поют военные псалмы,
И видим мы, как,
предводимы
Самим Всевышним, – нашу
рать
Сопровождают херувимы,
Уча бессмертно умирать…
Февраль 1915