Была тьма, была такая черная тьма,
что она переставала казаться тьмой и представлялась вся слитой из синих,
зеленых и красных огней.
И в
этой тьме ползали чьи-то невзрачные, липкие, неотличимые от земли существа,
чьи-то незаметные, скучные, тихие жизни. Но эти существа не замечали скуки
жизни. Чего-то им недоставало, чего-то им нехватало, к чему-то они порывались,
но они не знали, что это жизнь скучна, что это скука – жизнью подымается в них
порой и жадно и долго дышит, как чахоточный, и падает, схватившись за впалую
грудь. И жили они долго и скучно, долго, очень долго, но скучно, липко ползая
во тьме.
И в
той же тьме был один светлячок, и он подумал: «Что лучше: долго, долго ползать
во тьме и жизни неслышной или же раз загореться белым огнем, пролететь белой
искрой, белой песней пропеть о жизни другой, не черного мрака, а игры и потоков
белого света». И больше не думал, но обвязал смолой и пухом ивы тонкие крылья
и, воспламененный и подгоняемый бушующим огнем, жалкий и маленький, пролетел
белой искрой в черной тьме и упал с опаленными крылышками и ножками, непуганный,
умирающий.
И
черная тьма призраками давила светлячка, лежащего в бреду, с воспаленным
воображением, в последние тревожные мгновения.
Но
свет мелькнул. И прозрели существа во тьме, неслышно и липко ползающие по
земле: с лебединой силой проснулась тоска по свету.
Когда
же после тьмы наступил день, тогда в потоках солнечного света кружилось много
существ. То кружились они, познавшие свет.
Трупик
же светлячка был засыпан цветами.
<1905>