И вот зеленое ущелие
Зоргама…
Ханночка, как бабочка,
опустилась,
Присела на циновку и
Водит указкой по
учебнику.
Огромные слезы катятся
Из скорбных больших
глаз. Это горе.
Слабая скорбная улыбка
кривит губы.
Первое детское горе. Она
спрятала
Книжку, чтобы пропустить
урок,
Но большие люди отыскали
ее и принесли.
Зеленые темные горы, на
них курится
Свайный храм облаков
Белой кровлей и
стройными столбами.
Вечно озабоченным шумом
летит по ущелью река.
Море, великое море,
Точно великое зеркало,
передо мной,
И над ним большая голова
Матери и родных.
Смешливые проказливые
мальчики
Толкают друг друга и
знаками
Настойчиво советуют
надать своим товарищам пощечин.
Подобны тяжелым черным
камням,
Громадны нависающие
глаза ее
И нежно змеится на губах
Скорбная улыбка.
Белый ситцевый наряд.
Как бесчисленные белые
Глаза, смотрели сверху
Листья белого ствола.
Я спал под белым
деревом.
Убогая зелень земли.
– Айн дам драм
дам, – пела
Цыганка смуглая,
плясала.
И пляшущая и темная,
Лохмотья синие и черные,
Ведро на голове,
Курчавой дикими волосами
Армавира,
Рука упруго упиралась в
бок,
Другая протянута.
И всю дорогу по степи ты
пела и плясала.
– Туса-туса-туса
Мэн да-да ца-цо.
И без ожерелий ожирелые,
Тучные, смугло-грязные,
Серые, гордые
Тем, что они не из
табора, –
Вы их помните? –
Около вещих вод
Пять сестер.
Советский муж с лысой
бородкой
Сосал глазами пляску
Едущих в Персию.
За ними! за ними!
Но через камни
городского быта
Бьется горный ключ
Смуглых предков.
– Дервиш, урус
дервиш, –
Поют они.
– Товарищ, товарищ!
гуль-мулла! –
Теребят чернобровые
мальчики.
Потом затихают и вдруг
молчаливо
Смотрят на горы, и
русская
Грусть у них в глазах.
Дикие, похожие на коз,
Девушки пересыпают зерно
Плова. Старая ханьша,
одетая
В рубища, выходит из
двери.
Я хотел потрясти желтой
гривой,
Скомканной бородой,
броситься с гор
И увлечь потоком дикой
жизни и смеха
Население этих гор.
Более пения и топота
Ног у водопадов!
Мы идем в населенные
людьми звуки.
Город из бревен звука,
Город из камней звука,
Туда веду я вас.
В город звучной пищи,
В город звукоедов
идемте,
Где бревна из звука,
Бревна из хохота
И улица пения.
Что ты смотришь на меня,
Государство,
<населенное> людьми жилого звука,
Этими важными глазами
своими?
Довольно праздно
брянчать
По струнам рукой,
Довольно жадным слухом
Льнуть и ловить звуки,
Слушать их.
Пора населить
человечеству
Государство звуков,
Хлынуть в звук и
свешиваться курчавыми
Головами детей из стен
звука.
Вырубим в звуке окна и
двери.
Услышим порядки пения
И очередь ртов.
От стеклянного паруса
Жилого полотна,
Протянутого над ночным
долом,
От веревок города-судна,
висящих
Как глубокие глаза
Ночных существ,
От города, идущего
Тою же тропой, как
Раньше шел его предтеча,
Учитель в овечьей шкуре.
Земные зеленые растения
поровну делят
Пространство на
перегородки города,
Открывшего настежь для
мыслящих единиц
Стеклянные книги,
Для глаз неба –
Читать черты людской
жизни,
Поставив их на корешок,
Чтоб ветер гулял
И шевелил стеклянные
листы,
Полные жажды солнца,
Где самая маленькая
частица –
Горница Али или Оли,
Опершихся на подоконник.
Город стеклянных
страниц,
Открывающий их широким
цветком днем
И закрывающий на ночь,
Посылающий узкие
колосья,
Струящихся как овес,
горниц стекла,
Город, чье благовоние,
Чей летний запах –
Ветер летучего люда.
Запах людского полета,
Тяги по небу каждые сутки
Внемлется ноздрями ночи.
Город, силач тела гордых
стекломяс,
Старик-рыбак,
Железными икрами
погруженный по колено в воду,
Кругом которого вода
Журчащих столетий,
Не устающий тянуть вдаль
Свой невод –
Гибкие железосети.
Набухший солнечной водой
город,
К которому из прошлых
столетий летит слово:
«Старик стеклянного
тулупа,
Чьи волосы – халупа над
халупой,
Своих дворцов раскинул
улей,
Где солнца заплутали
пулей».
От этого города
Идемте в город
Из строгих бревен
времени.
Идемте, о плотники,
Стругать столетья
На плотничьи доски.
И по обычаю плотников,
Приступая к делу,
Обвяжем липовым лычком
Наши славянские кудри.
В этот котел страстей
Я хотел
Бросить будетлянский
огонь инес,
Инесного пороха.
Когда вся страна
С тысячелетиями прошлыми
–
Стеклянная трубка перед
умными глазами химика,
И его мозг зависит от
изломов счастья,
Я хотел бросить
<поверхностей и углов>
Кусок другого мира.
1921