I
Прощался с нежным
прошлым голос,
Моля простить измену
дев,
И заплетали девы
волос,
Невесту в белое одев.
Ее белее не был
одолен,
Когда свой рок вняла у
них.
И не подымала глаз с
колен,
Когда мимо нее прошел
жених.
Она сидела в белом
вся.
Как жертва агняя
вначале,
О чем-то нежное прося,
Уста шептали и
молчали.
Она сидела в низком
кресле,
Ее охорашивали нему.
Думы к грядущему знать
чресла
Летели, нежные, к
нему.
II
Было тесно на пиру,
На столе было тесно
медам.
«Красавицу беру,
Отцу сейчас я честь
воздам.
Честь ждет тебя
великая», –
Царь захохотал.
Шут, над плечом царя
хихикая,
О чем-то с радостью
шептал.
Отец о чести, весел,
грезил,
Не мнил, пируя, ни о
чем,
Когда из рук летящий
жезел
Его седин стал
палачом.
И он упал, брадою
страшен,
Ее подняв, как глаз
слепца.
Так между блюд и между
брашен
Жених казнил жены
отца.
И стол – изделье
столяров –
Стонал под тяжестью
«ударю»,
Когда звон гусель
гусляров
Хвалу вел государю.
И на поверхность пола
доск
Сквозь пира досок
трещины
Лился на землю
струйкой мозг
Того, чья честь была
обещана.
III
[И царь был бешено
красив,
Слова вонзая долгой
мукой,
Ее, неспящую, спросив:
«Что будет мне в любви
порукой?
Нет, щепкой ты не
станешь, нет!»
Глаз из седых смотрел
бровей,
Седой паук как из
тенет.]
И лишь раздался
соловей,
Супруг, стуча по полу
палкой,
Он из опочивальни идет
прочь,
Под ропот девы жалкий:
«Меня безвинно не
порочь».
Но кто невесты лепет
слушал?
Он погашен глухим
рыданьем.
Шаги уходят дальше,
глуше,
Как будто идут на
свиданье.
И вздрогнул пол и
сотряснулись окна
Когда, кидая бешен
взор,
Был посох в землю
воткнут,
И царь пошел на конный
двор.
Он дверью дальной
хлопнул,
Кому-то крикнул «гей!»
И засуетилися холопы,
Тревожа стойлами коней.
IV
Одна в полурассветной
теми
Она плечами
вздрагивает в рыданьях,
Мыслью уходя за теми,
Кто отдал ее сюда
печальной данью.
«Вот голубица.
Ее ли коршуну не
клевать?
Она будет биться.
Задерните кровать.
Один возьмет ее пусть
в стане,
Другой пусть у
изголовья встанет,
Закройте чем-нибудь
колени.
Не слушайте молений».
Слуги с злорадством в
взоре блещут,
Несут ее не бережней,
чем вещи.
Не вырвался крик
сквозь сомкнутости уст,
Но глаз блестел сквозь
золотой кос куст.
И двое молодых рабов
Страшной подверглися
опале:
За то, что нежную
почувствовали любовь,
На землю мертвыми
упали.
Ее молчащую садили
В, колышась, ждущей
колымаге,
Чтобы в озерном тонком
иле
Холмом прозрачным
стала влага.
Были кони разъяренны,
Шею гнула пристяжка
косая,
Были зубы оголенны,
Они приподымали губы,
кусая.
И кони бешено храпели,
И тройка дикая
рвалась,
Когда соседние пропели
Чернцы: «Спаси,
помилуй нас!»
И царь пронзительно
загикал
И о крыльцо ногой
затопал!
Были кони слишком
тихи,
Были слуги слишком
робки!
С пронзительным глухим
криком
С цепей спускал царь
псов,
Когда путь тройке
дикой
Раскрыл двора ворот
засов.
Скакали псы вслед
тройке, лая.
В клубах крутящей ее
пыли
Княжна, едва живая,
Узрела озера залив.
И кони прянули с
обрыва
И плыли, рассекая
твердь,
И в этот миг, бессмертие
как красива,
Она одно просила:
смерть.
Исчезли со дна вздохи,
Стал пищей нежной
труп.
А там под звон и хохот
Царь ищет встречных
губ.
Была ее душа
Дум грустных улей,
Когда, сомнением дыша,
Над нею волны вход
сомкнули.
И в миг, когда
водяного деда челядь
Ей созидала в хлябях
встречу,
Ей вспоминалися качели
И сенных девушек за
песней вече.
Ей вспоминалась речь
бояр
И говор старых мамок,
Над речкой красный яр
И отчий древний замок.
И вспомнился убийца
отний,
Себя карающий гордец,
Тот, что у ней святыню
отнял,
Союз пылающих сердец.
Думы воскресали,
Бия, как волны в мель
откоса.
Утопленницы чесали
Ее златые косы,
Завивая;
Княжна стояла как
живая.
1905, <1912>